Его подхватывают многие иностранцы, приезжающие к нам. Излечиться от «вируса» уже невозможно.
Происходит весьма интересная метаморфоза: из
обывателей, напичканных стереотипами, которыми в отношении нашей страны
неизменно оперируют западные СМИ, многие иностранцы превращаются в
ревностных поклонников России. Не ее политической системы, не власти
вообще и бюрократических порядков, а российского менталитета, склада
жизни, своеобразной духовно-нравственной атмосферы.
Немало российских граждан, подобно весеннему гриппу, легко
подхватывают становящийся позже хроническим «комплекс европейской
неполноценности». И возникает он, как правило, после кратковременных
туристических поездок в Европу.
Россиян поражают упорядоченность, зажиточность, размеренность
тамошней жизни, повсеместная чистота и аккуратность европейцев в
сочетании с демократизмом и умеренностью в быту и потреблении –
естественно, с соответствующими поправками для северной и южной частей
Европы. Все это ярко контрастирует с российской действительностью.
Правда, если пребывание в Европе затягивается, скажем, на несколько лет
по причине работы, учебы или воссоединения семьи, то знакомство с
местной жизнью переходит в следующую стадию. Восторг проходит, начинают
все больше всплывать и другие, не столь бросающиеся в глаза и не так
выгодно смотрящиеся стороны европейского бытия.
Принято считать, что познание другой страны проходит три стадии. На
первой приезжий подмечает очевидные различия, мол, у них все не так как
у нас — и еда, и быт, и поведение, и традиции. На второй стадии,
которая наступает минимум через полгода, убеждаешься: за всеми этими
внешними различиями проступает много общего, у людей те же заботы, те
же проблемы, те же способы и пути их разрешения.
В сущности, иностранцы такие же, как мы, только со своими национальными особенностями.
Третья стадия познания приходит через несколько лет проживания за
границей, когда вы преодолели первоначальный этап бездумного
потребления и удовлетворения естественного любопытства. Вы уже в
достаточной степени прониклись духом местного общества, вжились в его
ткань и способны открыть для себя, что все-таки все здесь не так, как
на родине, а, главное, ощущаете глубокие морально-психологические
различия, своего рода культурную расстыковку между собой и местным
населением.
Если это Европа, то упорядоченность все более оборачивается для вас
заорганизованностью и рутиной, размеренность – беспросветной скукой,
расчетливость и умеренность – скаредностью и скупостью, демократизм –
тесными рамками политкорректности и конформизмом, приверженность
традициям и устоявшемуся образу жизни – ограниченностью кругозора и
культурной одномерностью, эмоциональная сдержанность и отстраненная
вежливость – черствостью и равнодушием. Даже чистота и аккуратность
начинают раздражать, поскольку доведены до абсолюта и давно стали
самоцелью.
Если же это Азия или Африка, то подобные психологические и культурные нестыковки превращаются в непреодолимую пропасть.
Подобное явление весьма распространено и хорошо изучено. Гораздо
меньше известно другое, которое можно назвать «российским вирусом». Его
воздействию подвергаются приехавшие в Россию иностранцы. Нельзя
сказать, что им заболевают поголовно все зарубежные гости нашей страны.
Многое зависит от того багажа представлений, который они с собой везут.
Немало приезжих находит в недостатках нашей жизни подтверждение
сформировавшихся у них ранее убеждений и укрепляются в своем негативном
отношении к России. Однако значительная часть приехавших из-за рубежа,
особенно те, кому довелось познакомиться с нашей страной подольше и
поглубже, все-таки «подхватывает» этот вирус и не в состоянии от него
избавиться на протяжении всей своей последующей жизни…
В советские времена зачастую наблюдалась почти противоположная
картина. К нам приезжали зарубежные братья по марксистско-ленинской
идеологии, которые то ли под воздействием нашей пропаганды, то ли в
силу личной склонности к идеализации представляли нашу страну эдаким
раем, где решены все проблемы. Естественно, зачастую этот весьма
приукрашенный образ не выдерживал столкновения с действительностью.
И вчерашние братья становились циниками или ярыми критиками советской системы.
С тех пор утекло много воды. Растаял «как сон, как утренний туман»
идеологический фактор, преобразованная страна раскрылась для зарубежья,
миллионы россиян выбрались за рухнувший «железный занавес». Многократно
усилился поток и к нам в страну. Тем не менее, многие из стереотипов
«холодной войны» оказались на Западе весьма живучими. И тем отрадней,
что «российский вирус» отнюдь не исчез, а, напротив, выжил и окреп.
Многие мои знакомые иностранцы и здесь, и у себя на родине откровенно
говорили мне, что в России у них, как это ни звучит парадоксально,
появляется ощущение какой-то невиданной на Западе свободы от
условностей, от четко запрограммированного кода поведения. В России,
считают они, жить сложнее, но и гораздо интереснее и в
политико-событийном, и в человеческом плане. Им импонирует широта
русской души, которую, правда, еще Достоевский призывал несколько
сузить, и непредсказуемость ее проявлений, небрежение непосредственным
материальным интересом, эмоциональная, окрашенная неформализованным
человеческим теплом сфера общения.
Мой знакомый американец Роберт, который долго время прожил у нас,
делясь накопленными впечатлениями, отмечает необыкновенную гибкость
россиян, их удивительную способность приспосабливаться и не терять
оптимизма в любых условиях. Он весьма высокого мнения о нашей
открытости, терпимости и способности воспринимать и перенимать самые
разнообразные культурные влияния и веяния. Роберт подметил любопытную
черту. Еще в советские времена его поражала духовная и интеллектуальная
раскрепощенность в общем-то живших в тоталитарном обществе людей.
Свобода и широта тем для обсуждений, скажем, в московских кухнях,
контрастировали, по его мнению, с зажатостью, ограниченностью и
тотальным конформизмом среднего американца, который, тем не менее,
кичился тем, что живет в самой свободной на свете стране. Неизгладимое
впечатление на него производило то, что межличностные симпатии в России
зачастую преобладают над соображениями целесообразности, которые
диктует принадлежность к той или иной религии, национальности или
организации. Россияне, по его мнению, отличные бескорыстные друзья, но
не очень эффективные деловые партеры, хотя быстро всему учатся.
Перефразируя В.И.Ленина, он утверждает, что русские очень толковые
люди, но обладают «ленивым умом». Они способны на гениальные придумки и
отнюдь не в восторге от систематической, упорной, рутинной работы. Но
вот это, по его мнению, и привлекает европейца.
Примерно эту же тему затронул мой немецкий знакомый Лукас. Он родом
из ГДР. Учился у нас, подхватил «русский вирус», женился на русской и
обрусел до такой степени, что у себя на родине в новой единой Германии
испытывает непреодолимую тоску по России. Единственной отдушиной для
него, преуспевающего университетского профессора, служат периодические
отпуска, которые он проводит с женой, а иногда с уже выросшими их
детьми в отдаленной деревеньке Калужской области, где доживают свой век
родители супруги.
Более добросердечных и искренних отношений, чем в этом
уголке России, по его словам, он, объехавший полмира, нигде больше не
встречал.
Кроме того, ему очень по душе высокий самокритический настрой
россиян, их склонность к самоиронии и неистребимое чувство юмора.
Правда, за последние годы, приезжая в Россию, особенно в ее крупные
города, он замечает набирающую силу тенденцию к европеизации, не
столько в смысле наведения чистоты, порядка и большей организованности,
сколько в смысле формализации, высушивания, даже некоторого ожесточения
отношений между людьми. Как он образно выразился, Чацкого все больше в
русской жизни вытесняет Молчалин, основные добродетели которого –
умеренность и аккуратность – долгое время были не в чести, как и его
корысть, карьеризм и голый материальный расчет.
Мой давнишний сирийский знакомый Мунир – один из тех почти 120 тысяч
арабов, которые получили образование в СССР и России. О годах,
проведенных в нашей стране, тоже вспоминает с тоской, и не только
потому, что тогда он был молод и ему все виделось в розовом цвете. Его
не миновал «российский вирус». Во многом благодаря своей жене,
искусствоведу, Мунир близко познакомился с русской культурой, и она его
захватила полностью. Ныне крупный государственный чиновник, он с
гордостью показывал мне в Дамаске свою приличную библиотеку русских
книг и, пусть небольшую, но со вкусом подобранную коллекцию картин
российских художников-любителей. Со своей русской женой, правда, он
развелся, и винит в этом свою родню, которая бесцеремонно вмешивалась в
его личную жизнь, ибо считала, что брак с русской помешает его
карьерному росту. Но своим уже взрослым двоим дочерям от этого брака он
дал хорошее образование. Одна учится в Сорбонне, а вторая – аспирантка
в МГУ. С бывшей женой часто дружески перезванивается по телефону.
Говоря об отношении к России, он подчеркивает, что с россиянами у
арабов, да и вообще восточных людей гораздо больше общего, чем с
европейцами и американцами. Ведь мы, по его словам, в гораздо большей
степени полагаемся на нашу интуицию, на наши чувства и эмоциональное
восприятие, чем представители рациональной западной цивилизации, и
поэтому находимся в одном культурно-психологическом поле. И это нас
роднит. Мунир убежден, что совместные арабо-российские семьи и тысячи
выпускников советских и российских учебных заведений – это неоценимый
потенциал тесного сотрудничества, духовного и культурного
взаимодействия между нашими странами.
Но его надо беречь, лелеять и развивать. А это требует повышенного внимания со стороны российского государства.
Мунир считает, что на правительственном и
межгосударственном уровнях необходимо разработать и принять программу
по развитию самых разнообразных связей с пророссийскими
ближневосточными диаспорами.
Разные люди, разные судьбы, но общее доброе отношение к нашему
народу. Такими друзьями, чье расположение абсолютно не зависит от
изменчивой политической конъюнктуры и грубого материального интереса,
надо дорожить как зеницей ока.
Столетие.ру