Война как тяжкое наследство в памяти моей
Общество // 12:21, 30 апреля 2008 // 2856
|
|
Непосредственным участником военных действий был Водинский Михаил Петрович, который самоотверженно вступил в ряды советских вооруженных сил противостоящих натиску фашистской Германии.
Михаил Петрович родился в городе Белая Церковь Киевской губернии в бедной еврейской семье. Отец был простым рабочим, мама работала швеей. «В 1928 году, в поисках лучшей доли, наша семья переехала в Киев, и мы поселились на Подоле. Жизнь в Киеве складывалась не просто, мы мыкались по съемным квартирам, совсем не пригодных для нормальной человеческой жизни. Отец тяжело и много трудился, но на кусок хлеба заработанных денег едва хватало, вспоминает ветеран. – Со временем привыкли, жизнь постепенно начала входить в норму, я поступил учиться в украинскую школу № 20. Пришлось пережить жуткое время Голодомора.
Помню, лежащие на улицах трупы умерших от голода людей, которых увозили на подводах, складывая как дрова. Километровые очереди в хлебные магазины, где сырой и малосъедобный хлеб выдавали по карточкам. Мы голодали. Мать весила всего 27 килограмм. На наше счастье никто из нашей семьи не умер от голода в эти трудные и страшные годы, мы выжили. В 1937 году по указу правительства в стране были созданы специальные артиллерийские и военные школы, и после окончания семи классов, в одну из таких спецшкол, артиллерийскую № 13, я был принят на конкурсной основе для продолжения учебы. В 1940 году я окончил обучение в спецшколе «на отлично» и, имея, как тогда говорили, «золотой аттестат», должен был быть зачислен напрямую в любое военное училище по своему выбору, в случае, если мой выбор устраивал мандатную комиссию при выпуске из школы. На мандатной комиссии я попросил направить меня в Ленинградское артиллерийско – техническое училище.
В 3-м ЛАУ готовили командиров артиллеристов к службе на 152-мм гаубицах и на пушках БМ-4 (Большой Мощности). В нашем учебном взводе было тридцать курсантов, все – отличные ребята, в большинстве своем – бывшие спецшкольники.
Мы находились в летних учебных лагерях, на сборах в Кабацкой Луге, в 136 километрах от Ленинграда. Говорили, что до революции в Луге было 96 кабаков, оттуда и название – Кабацкая. Здесь, на территории Лужского артиллерийского полигона шли обычные курсантские будни. Рядом с нами разместились учебные лагеря различных артиллерийских частей Ленинградского Военного Округа. На двадцать второе июня было назначено торжественное открытие лагерных сборов, и я в этот день был в наряде – дежурным по батарее. Утром, весь личный состав училища отправился на место сбора, наш лагерь опустел. Я оставил одного дневального на дежурстве, а сам расположился со вторым дневальным загорать неподалеку, на лесной поляне. Где-то в 12-00 мимо нас проходил замполитрука Загорский и сказал, что в училище объявлена тревога.
Мы вернулись в лагерь и увидели, что полы у некоторых палаток опущены, кое- где появились элементы маскировки. К таким учебным тревогам мы были приучены, и жизнь протекала в обычном режиме. А через час мы услышали речь Молотова о нападении немцев на нашу страну. Потом сообщили, что на Лужский аэродром, во время бомбежки полигона, сели два немецких самолета и летчики сдались в плен. Мы тогда толком не знали, были это антифашисты – перебежчики, перелетевшие на нашу сторону, или просто, немцы — летчики сели на вынужденную посадку на подбитых самолетах. После обеда был выстроен личный состав училища и нам объявили, что для защиты Ленинграда на базе 3-го ЛАУ создается сводный курсантский дивизион.
Мы прибыли в расположение 101-го ЛАП, где получили технику – 76-мм пушки образца 1910 года.
Тягачами были легкие трактора «Комсомолец». Наша батарея расположилась на открытой огневой позиции, на Медведомском шоссе Луга – Псков. Впереди в метрах в четырехстах перед нами находился железнодорожный переезд, и нашей задачей было не дать врагу перейти это рубеж. Вскоре дивизион сняли с огневых позиций, всех погрузили в ж/д состав, и отправили назад, в Ленинград, в училище. У нас в эшелоне было два вагона с ранеными, только что вынесенных с поля боя. По дороге мы попадали под серьезную бомбежку, раненые психовали, командиры крыли весь белый свет матом и стреляли из пистолетов по немецким пикировщикам. Добрались до Питера с потерями. Прибыли в училище, и здесь нам объявили о присвоении воинского звания «лейтенант», выдали все положенное комсоставу довольствие, и специальным пассажирским поездом отправили в Москву.
В Москве мы получили предписания и нас отправили по частям. Я получил назначение в Туркестанский военный округ, на артиллерийский полигон в Тоцком, где формировался кавалерийский корпус генерала Белова. Назначили на должность командира взвода, но прослужил я в корпусе недолго.
В учебной батарее числилось 300 человек переменного состава, поделенных на пять взводов. Контингент был тяжелым, 90% личного состава были из бывших уголовников, имевших срок заключения свыше 10 лет. А мне тогда было всего 18 лет.
Я хорошо владел «блатной феней» и зэки принимали меня за своего, думали, что я тоже успел когда-то посидеть «на киче». Мой отец в тридцатые годы работал мастером в учебных мастерских при киевской колонии для несовершеннолетних преступников, я часто приходил к нему на работу, приносил обед, так заодно и «восполнял пробелы» в знании « уголовных диалектов» русского языка. И криминальные авторитеты батареи отнеслись ко мне с уважением, и полное взаимопонимание было быстро достигнуто. И поверьте мне, что эти люди, профессиональные воры и бандиты, были во многом честнее и порядочнее, чем например наш командир полка, который издевался над людьми как хотел, управы на него не было. В самые лютые морозы запрещал бойцам одевать валенки, а ведь полевые занятия в поле шли непрерывно. Рядом с полком, на вырубленной поляне, местные построили шалаши и туда приезжали из окрестных районов бабы, проститься с мужьями, уходящими на фронт. Бабы откуда-то точно знали, кто стоит в списках на отправку и когда чей мужик с маршевой ротой уезжает на передовую. Так он запрещал бабам провожать на фронт, угрожал всяческими карами любому, кто хоть на несколько минут отлучится перед посадкой в эшелон, сказать последнее «Прощай» своим близким.
До лета стояли в обороне в районе города Ливны. Обе противоборствующие стороны серьезно оборудовали свои позиции, готовясь к длительной обороне. Немцы даже на передовой выставили щиты с надписями на русском языке-«Войне конец – здесь граница.
В июне 1942 года нам пришлось выдержать очень тяжелые бои. На всю батарею — 4 русских, остальные солдаты: чуваши, татары, мордвины. Стоим на позициях, среди поспевших хлебных полей, а убирать этот хлеб некому. В каждой батареи появился свой самогонный аппарат. Лошадей откармливали зерном, в полевых кухнях всегда было свежее конское мясо. В обороне мы простояли до декабря 1942 года, а двадцать шестого декабря началось наступление войск нашего фронта.
Первая деревня, которую мы освободили, называлась Баранчик. Кажется, именно в эти дни, мы еще штурмовали высоту 186, 0, названную «Огурец». Это была очень укрепленная высота, пехота атаковала ее в лоб, прямо через минные поля, и на многочисленных рядах колючей проволоки, как «развешенное после стирки белье», остались висеть многие сотни тел наших убитых солдат. Условия ведения боевых действий были очень сложными, наша маневренность была ограниченной, поскольку все дороги были покрыты высоким снежным покровом. Все подступы к переднему краю немецкой обороны и дороги в тылу были основательно заминированы. Мы теряли очень много личного состава, именно, из – за подрыва на минах, каждый шаг в сторону был чреват смертельной опасностью. К нам на батарею прикомандировали троих саперов, которые расчищали нам путь наступления. Подразделения могли передвигаться только по расчищенным тракторами ЧТЗ дорогам. Снег на полях был до полутора метров высотой. Немцы, отступая, бросали все свое имущество, мы двигались от склада к складу. У нас появились первые трофеи: алкоголь и немецкие сигареты. Немецкий хлеб в специальной упаковке, выпечки 1939 года – абсолютно свежий на вкус. А сигареты оказались эрзац-подделкой, папиросной бумагой пропитанной никотином.
Немецкие снайперы нам житья не давали, голову было невозможно поднять над бруствером даже на мгновение. Так зэки по ночам, в отместку, за каждый выстрел, начали полностью вырезать «солдатское население» немецких траншей на различных участках. И немцы затихли. Можно было демонстративно усесться с котелком на бруствере и спокойно обедать — немцы не стреляли! Потом нашим зэкам «стало очень скучно» от обыденной жизни в обороне. Они стали лазить за «языками» и трофеями даже на участке обороны у соседей.
И утром 5-го июля началось. После массированной авиационной и артиллерийской подготовки немцы перешли в наступление, и он было для нас необычным. В сопровождении танков и самоходок немецкая пехота шла, в так называемую, «психическую атаку». Пехота, сомкнутыми рядами, во главе с офицерами шла в полный рост. Неся большие потери от нашего огня, они смыкали поредевшие ряды и продолжали движение. Убитых и раненых прямо на поле боя подбирали следом идущие машины. Такая атака, необычная и непривычная, сильно действовала на психику наших пехотинцев, и требовала огромных усилий воли, чтобы выстоять. И наша пехота не дрогнула. Нам дали приказ – Продержаться сутки, до подхода резервов. Мы вели непрерывный огонь, орудия накалялись докрасна. Боеприпасами нас снабжали безотчетно и беспрерывно. Огнем дивизиона было подбито три тяжелых немецких танка. Подразделения полка выполнили приказ, сдержали немецкий натиск, а ночью к нам на выручку подошли резервные части. А потом наступил «праздник на нашей улице». Мы перешли в контрнаступление, и когда, после мощных ударов нашей авиации и артиллерии, продвинулись вперед, то увидели, что вся земля перепахана воронками от бомб и снарядов, а в отдельных уцелевших блиндажах мы обнаруживали большие группы полностью оглушенных и деморализованных немецких солдат, бессмысленно ползающих по полу и стенам блиндажей. Когда зашли на станцию Поныри, то обнаружили стоящие на путях три целых эшелона: два с танками, и один с лошадьми. В августе мы уже были на рубеже рек Десна и Днепр.
В районе Сосницы, это родина Довженко, мы получили приказ – «Вместе с штрафбатом захватить мост Патона в Киеве и продержаться там до подхода основных сил». Мы вытянулись в колонну, и на подходе к исходной позиции для атаки нас разбомбила вдребезги немецкая авиация.
Бомбежка была такой сильной, что мой старшина, мужчина 40 лет, спасаясь от гибели, со страху перепрыгнул забор, высотой примерно два метра. Когда немецкие самолеты улетели, то вокруг мало кто в живых остался. Я решил добить свою раненую лошадь. Три раза в нее стрелял… Когда командование узнало, что штурмовая группа разбита авиацией, то задание по захвату моста нам отменили.
Под Киевом, немцы нас бомбили ожесточенно и регулярно, три раза в день. От бомбежек, мы прятались в подвале с каменной бутовой кладкой. Кончился очередной авианалет, все целые и невредимые вышли из подвала, а капитан-минометчик продолжает сидеть на месте, Подошли к нему, стали тормошить, думали, что наверное заснул… а он мертвый. Ни капли крови на теле. Потом разобрались. Маленький осколок от авиабомбы прошел точно через фигурную кладку и попал капитану прямо в мозжечок. Под Воронежем пошли в атаку. Рядом со мной бежит пехотинец, и тут ему осколком отрывает голову. Но обезглавленное тело еще пробежало вперед метров пять… И все это прямо в нескольких метрах от меня.
У меня был боец, сержант Захаров, умер от разрыва сердца, во время артналета. Смерть была кругом и везде, спала с нами в обнимку, ела из одного котелка и только ждала, кого следующего она выберет из нас и заберет с собой. И только со второй половины сорок четвертого года, (когда артиллеристы – батарейцы стали нести относительно малые потери, в основном при подрывах на минах и при авианалетах) – мне как-то раз «померещилось» — а вдруг останусь живой?. А так, каждый день – «русская рулетка» — кому как повезет.
Прошли с боями Румынию. И когда мне говорят, что немцы в Румынии были полностью деморализованы и не оказывали серьезного сопротивления, то мне это удивительно слышать. Весь наш путь от Унген через реку Прут и до Серета сопровождался тяжелыми боями. Потом плацдарм в районе города Тишканы, Тирасполь, бои за Тыргу, Няму. Дальше нас ждали суровые испытания в Карпатах, после бои в Венгрии, кровопролитные схватки за населенные пункты Дебрецен, Токай на реке Тисса, непрерывные атаки на венгерский город Мишкольц.
А схема ведения артиллерийского боя в наступлении зачастую была следующей: сначала огонь по переднему краю противника, потом – перенос огня вглубь его обороны, или ПЗО – подвижной заградительный огонь. И пехота поднимается в атаку.
Сколько нас осталось последних могикан той Великой Отечественной войны, того великого времени, когда мы защищали и строили Великое государство Советский Союз? Очень мало.
Люди сменившего нас поколения позабыли, за что клали головы их отцы и деды. Они бездарно промотали то, что получили в наследство. Через много лет они поймут, что потеряли, что не смогли сохранить из уже завоеванного и построенного нами. Но будет поздно» - рассказал Михаил Водинский.
Михаил Водинский
