Текущий полный электоральный цикл в Приднестровье 2010-2011 гг. явился неизбежным продолжением сложных социально-политических процессов, происходивших в течение последних четырех лет в регионе. Его основные этапы проходили одновременно с углубляющимся системным кризисом регионального управления, приднестровской экономики и нарастанием застойных явлений в социальной сфере. Приднестровье, в противоположность официальной точке зрения, не «преодолевало последствия глобальных негативных социально-экономических явлений», а стремительно и неуклонно утрачивало ведущий критерий возможности политического саморазвития. Его, в свою очередь, можно определить как «…нарастание способностей политической системы к гибкому приспособлению к изменяющимся социально-экономическим и социально-политическим условиям при сохранении и увеличении возможностей для элит и рядовых граждан выполнять свои специфические функции в деле участия в совместном управлении обществом и государством». Причем, своевременное выделение по преимуществу кратковременных задач в проведении реформ и преобразовательной внутригосударственной деятельности не являлось приоритетом закостенелой властно-бюрократической иерархии и высшим эшелоном приднестровского политикума. Полностью игнорировалось новое соотношение вызовов современности и соотношение реальных сил и ресурсов административного конструкта и гражданского общества.
Для того чтобы дать квалифицированную научную оценку сложившейся опасной ситуации внутри ПМР к началу июня 2011 г., необходимо разъяснить в деталях некоторые аспекты бурной общественной дискуссии о необходимости принятия срочных мер по спасению государственности и сохранению приднестровского социума. Она с особой силой развернулась в связи с обсуждением проекта новой редакции Конституции ПМР.
Во-первых, речь идет о возможности «эволюционирования приднестровского проекта». И поскольку в мировой политической мысли различные идейные течения сформулировали собственные базовые критерии доктрины «политического развития», на некоторых из них стоит бегло и в обзорном ключе остановится. Хотя бы потому, что «самодеятельные приднестровские эксперты» просто игнорируют богатый опыт мирового «транзита» или «региональных трансформаций».
Во-вторых, автору представляемой статьи уже неоднократно приходилось подчеркивать, что «метод включенного наблюдателя» – это не дань «социологической моде». Это вынужденная возможность сформулировать принципиальные суждения, могущие сыграть позитивную роль в трансформации приоритетов специализированного и массового общественного сознания.
В-третьих, в неразрывно тесной связи с массивом поляризованных «высказываний и речений», которыми наполнено пространство печатных и электронных СМИ республики, находятся куда более серьезные и совершенно нераскрытые вопросы методологического характера. Например, вопросы о периодизации «политической истории Приднестровья» после 2000 г. и о специфике текущего этапа взаимодействия, в определенной мере стремящихся к противоположным целям: «чиновничье-бюрократического приднестровского управленческого звена» и «местного гражданского сообщества», особым образом структурированного и в недостроенном «состоянии» быстро продвигающегося к фазе полураспада.
В-четвертых, по выражению некоего публициста Р. Коноплева, тяжесть социально-экономической ситуации и глухая внешнеполитическая изоляция «маленькой непризнанной республики» «…и без того достаточно известна населению, несмотря на пропагандистские штампы государственных СМИ». Поэтому задача более или менее объективно ориентированного исследователя, аналитика или эксперта заключается в предельно предметной конкретизации комплекса фактов, связей и ближайших последствий «ситуации 2011», которая сужает поле возможностей для политического маневра и успешного выхода из кризисного положения.
Итак, в связи с вышеизложенным автору представляется релевантным высказывание действительного члена Академии политических наук и вице-президента РАПН А. Соловьева о том, что теоретическое решение проблемы политического развития наиболее конструктивно решалось в трудах Ф.Тенниса, М.Вебера и Т. Парсонса, т.е. фундаментаторов так называемой «социологии развития». Сущность взглядов авторов достаточно проста и базировалась на противоположении «Традиционных социумов», как правило, аграрно-доиндустриальных, основанных на простом воспроизводстве в социально-экономической сфере, отличающихся замкнутой и жесткой социальной структурой, низким индивидуальным гражданским статусом, жестким патронажем закоснелого типа государственного правления, и «Современных социумов» или же «Постиндустриальных и постмодернистских сообществ». При этом, в редуцированном виде «…современное общество трактовалось как индустриальное или постиндустриальное, базирующееся на открытости социальных структур и рациональной организации властвования как политического управления». Такой «социотранзитологический подход» неизбежно прокладывал широкий методологически-теоретический путь для подробного, пристального анализа очень тонкой вещи: «Поскольку в переходных условиях всегда существует то или иное соотношение элементов традиционной и современной организации власти, было предложено различать два типа политических изменений. Первый тип изменений означает нарушение соотношения элементов, которые выражают равновесие системы в целом и не затрагивают частных структур общества и власти». Второй же «генеральный тип трансформирования», наоборот, «…касается модификации несущих частных элементов, трансформирующих стратегические институты, нормы и коммуникации, которые в совокупности способствуют достижению системой нового качественного состояния».
Для приднестровского регионального «микрогосударственно-политического организма» дискуссия о формах и методах развития, в широком смысле, «социально-политической модернизации», получившая импульс в марте-мае текущего года в связи с обсуждением комплексного проекта Программы развития «Приднестровье 2020». Она актуальна еще и потому, что вновь поставила на повестку дня вопрос о критериях, об объективности оценок периодизации «самоосуществления ПМР». В свете происходящих событий наивными и лишенными какой бы то ни было пользы представляются робкие, разрозненные попытки историков и политологов ИИГП ПГУ в течение двух-трех последних лет восполнить лакуну социально-политической «хроноидентичности Приднестровья». Постоянно возвращая общественное сознание к событиям 1989-1993 гг., они совершенно затеняют тот неоспоримый факт, что именно руководство республики и совершенно конкретные государственные деятели и исполнители несут прямую ответственность за «Конституцию 2000». В том числе и за преступную по форме и последствиям «Программу малой и большой приватизации по Приднестровски», невыполнение пунктов всенародного референдума 2006 г., деиндустриализацию страны, за срыв продовольственной безопасности и долговременные социодемографические последствия падения авторитета политической власти и системы управления в 2008-2011 гг.
Возвращаясь к теоретическим аспектам дискуссии о необходимости преодоления хронических кризисно-застойных явлений в приднестровском социуме, для которого пребывание в «переходном возрасте из ниоткуда в никуда» стало библейским «днем дней», можно согласиться с мнением о том, что многие ученые, обобщившие условия модернизационных преобразований различных стран и режимов, настаивали на необходимости соблюдения «последовательности коренных преобразований», а также на четком соблюдении правил при их осуществлении. Как писал в четвертом издании «Введения в политологию» А. Соловьев, «в целом для успешного реформирования модернизируемых государств необходимо достичь трех основных консенсусов, которые обычно осуществляются между правящими и оппонирующими политическими силами: по отношению к прошлому развитию общества; в установлении временных норм при обсуждении стратегических и тактических целей общественного развития; в определении правил игры правящего режима». Именно так определял «консенсусный способ перехода к демократии в РФ» член редколлегии журнала «Политические исследования». По мнению А.Соловьева, консенсусный способ решения суммы накопившихся задолженностей призван был продвинуть «модернизируемый гражданский коллектив» к относительному затишью полемики по поводу переоценки прежних режимов правления. Также он должен был способствовать повышению уровня искусства оперативного управления для клубка правящих и оппозиционных элит, коррелирован со способностью вести заинтересованный диалог и находить полезные точки соприкосновения с оппонентами, попадал в опосредованную зависимость от определенного социально-исторического «ситуационного среза» – «эпохи».
Чем завершились к началу октября 1993 г. эти справедливые «рекомендации для РФ и СНГ», хорошо известно. Определенный уровень «рискованно-неуправляемого развития региональных событий» в Приднестровье есть и для второй половины 2011- начала 2012 гг. Тем не менее, вопрос должен быть поставлен несколько в другой плоскости.
Дело в том, что признание авторитета универсальных норм и ценностей модернизации не является основанием для умозрительного навязывания некоей обязательной программы развития для «государств переходного типа». Несколько смешным в конце мая 2011 г. выглядит даже название для КНР или Казахстана, например, «страны догоняющего типа развития». А поскольку универсальные критерии «модерна и транзита» – это тот комплекс целей, ориентируясь на которые страны могут создать политические, экономические, идеологические и социокультурные структуры, «…позволяющие им гибко реагировать на вызовы времени». Однако характер, средства и темпы – «уникальное наполнение модернизационных процессов» – осуществления данных преобразований целиком и полностью зависят от внутренних факторов, от ресурсной базы, от востребованности «системы реформ». Способность и готовность к «самомодернизации» у каждого государственного организма разнятся точно также, как запас биологической энергии у того или иного человеческого существа.
Необходимо отметить и тот «идеографический факт», что «теории регионально-государственной модернизации» после окончания второй мировой войны более полувека прочно ассоциировались в «мировом политическом обиходе» с вестернизацией социума по американскому образцу, со строительством «внешней американской системы демократических институтов». «Американизация», «глобализация», «социальные системы пост модернистского типа» – это уже целая мифология в сфере политических представлений, это-«экспортный товар». «негативный бренд»,непременный атрибут кризиса «Западного мира».
Приднестровье пытается быть союзником и «малым партнером» РФ. В этом отношении можно сказать, что фундаментальное противоречие концепций модернизации, заключенное в конфликте между их универсальными целями – по Л. Паю «нормами мировой политической культуры» – и национальными ценностями и традициями «государств отдаленных от сферы американоидного цивилизационного влияния», просто исчезает. На его место вступает более важное «процессуальное обстоятельство»: цели и ценности коренной и взаимосвязанной «перестройки» социально-государственной сферы проникают в сложившийся менталитет. Происходит порождение мощной социальной дисфункции, возникает перенапряжение структур и механизмов управления и жизнеобеспечения. По А. Соловьеву, «…поэтому правящие структуры, заинтересованные в реализации реформаторской политики, должны максимально снижать взрывную реакцию политического поведения граждан, искать способы встраивания социокультурной архаики в логику общественных преобразований. Только последовательность и постепенность использования национальных культурных стереотипов могут способствовать позитивному решению общественных проблем». Ведь действительно, коллективным и индивидуальным участникам преобразований, живущих в атмосфере консервации определенного сорта «социальных иллюзий», «…ни игнорирование прежних традиций, ни гоночный темп реформ психологически непосильны». Если, в приднестровском случае, принять во внимание тот факт, что из 480-490 тыс. населения, почти 140 тыс. составляют пенсионеры и в ближайшей перспективе их будет 200 тысяч. Плюс к ним т.н. «служащие» различных категорий, «участники военно-политических событий 1991-1992 гг. и других локальных вооруженных конфликтов». А у всех этих лиц в головах что называется « живут и сохраняются» вполне твердые и очень далекие от стандартов «приверженности к демократическому транзиту» «представления», то вывод о состоянии массовой социальной базы, требующей перехода к новому качеству приднестровского общества напрашивается сам собой.
Абсолютно очевидно, что официальные власти ПМР как огня боятся и «глубоких реформ» и, вместе с тем, протеста по Х. Арендт, т.е. «массы рассерженных индивидов». Причем протест электората, «…даже не возражающего против модернизации как таковой», может быть направлен против реформаторского режима или групп в политическом пространстве инициирующих («навязывающих») преобразования. Как показал опыт стран Восточной и Западной Европы, РФ и стран СНГ после 2000 г., в период т.н. «нефтяных-нулевых годов» – «инспирированный протест» способен вызвать достаточно серьезную дестабилизацию в обществе. Тем самым поставить под вопрос смысл и назначение «практики политической модернизации». Достаточно привести в качестве примера «цирковое шоу цветных революций» в Украине, Грузии, Киргизии или, скажем, «переустройство арабской Северной Африки и Ближнего востока».
Как бы то ни было, не менее серьезное значение для процесса модернизации имеет и противоречие между дифференциацией ролей в политической системе, императивами прав равенства граждан, их возможности к реальному участию в политических изменениях, справедливом перераспределении совокупного общественного продукта. С другой стороны, возможностями властно-административных органов интегрировать социум. Но соблазнительная модель «жестокого полицейского государства» проблему стабильности решить не может. Наоборот, конвульсии правящего и утерявшего авторитет режима вызывают неконтролируемое латентное осуждение в широких общественных слоях. Разговоры на кухнях, в дружеских компаниях – это естественная производная массового отторжения «ТВ картинок и занудной газетной пачкотни». В идеальном варианте, как свидетельствуют многочисленные исследования в Молдове, в Украине и в РФ, правящие режимы обязаны вернуть твердый народный авторитет. Получив авансом кредит доверия для преобразовательной деятельности, сами должны вступить в сотрудничество со структурами гражданского общества, с различными НПО. Также решительно пресекая политический экстремизм и терроризм, стать инициаторами не разобщения, а позитивной качественной интеграции ведущих политических сил.
Нельзя не согласиться с профессором А.Соловьевым, который в 1994-2005 гг. отчетливо проводил мысль: «Важным выводом теории модернизации является положение о двух этапах переходного процесса, условно говоря, первичном, когда развитие модернизируемой политико-государственной системы осуществляется за счет внутренних ресурсов роста, и вторичном, предполагающем более активное привлечение зарубежной помощи. Модернизируемые страны, будучи смешанными обществами, обладают мощными источниками как внутренних, так и внешних конфликтов. Поэтому характер и интенсивность внешней помощи могут определяться не исчерпанием тех или иных внутренних резервов преобразований, а соображениями зарубежных партнеров о собственной безопасности».
В завершении материала изложу еще один тезис, имеющий прямое отношение как к теоретическому оснащению модернизационного дискурса, так и к спорам о преобразованиях в Приднестровье. Дело в том, что сегодня переход к «модерну» в вариации «постмодернизма», когда всё возможно, стали представлять гораздо сложнее, чем в «лихие 90 е годы 20 века». Теперь модернизационный «переход-рывок-скачок» стали представлять как целостный, относительно длительный этап. На протяжении, которого осуществляется не только развитие системы связей и отношений, но и простое воспроизводство ранее уже наличествовавших общественно-политических структур, их разрушение, их упадок. В международном идейно-политическом диалоге стали говорить о концепциях и практике «догоняющей модернизации», «регионально-специфическом реформировании», о принципиальных моделях частичной, «рецидивирующей», даже «тупиковой модернизации». При этом главным элементом, от которого зависит характер переходных процессов и преобразований, служит социокультурный фактор. Тип политической личности, степень ее зрелости и готовности откликнуться на «требования сложившейся окружающей реальности», а в равной мере и «национальный характер», обусловливающий степень предметного восприятия универсальных норм и целей социально-политического развития. Вот то смысловое ядро, которое, безусловно, определяет работу социокультурного фактора модернизации.
Не только в пресловутой «англо-американской политико-исторической литературе» в нынешнем веке стало общепризнанным, что модернизация конкретного общества и государства может успешно осуществиться при несомненном изменении ценностных ориентаций самых широких социальных слоев, преодолении кризисов расколотого сознания, фрустрационно-маргинального мировосприятия и при реинтегрировании контекста политической культуры преобразуемого общества. Теперь такие рассуждения не парадокс экспертов – это доказанная политическая теорема. Теперь и в Приднестровье «добросовестный исследователь» может составить свое представление о преломлении «некоего закона глобальной дисгармонии», основанного на несовпадении социокультурного характера состояния приднестровского социума и потребностей его преобразования в стиле идей М. Леви, Д. Рюшемейера и др.
Конечно же, дискуссия о приднестровском варианте модернизации еще только стартовала. Разговор далеко не окончен ни на теоретическом уровне, ни, тем более, в условиях окончательного завершения процесса организационно-правового оформления новой редакции действующей Конституции ПМР. В ближайшей перспективе – кампания по выдвижению кандидатов на пост Главы государства, утверждение закона «О правительстве ПМР», попытка возобновить полноценный официальный диалог по молдо-приднестровскому политическому урегулированию. События предстоят значительные, и подводить промежуточные итоги можно будет не раньше января 2012 г.
Председатель экспертного совета РПИАЦ, эксперт РАПН Сирик В.А.