“Харизматичный
лидер приднестровской молодежи Дмитрий Соин не теряет надежды на
интеграцию ПМР с Россией”. В российском журнале “Профиль” опубликовано
интервью с идеологом ММК-НДП “ПРОРЫВ!”.
— Прошло
более пятнадцати лет с момента начала активной фазы конфликта здесь, в
Приднестровье. Что лежит в его основе — какие побудительные мотивы,
какие принципиальные позиции?
— На самом деле все
началось гораздо раньше — в 1988—1989 годах, когда в Молдавии начал
поднимать голову национализм. Инициатором всего этого, как всегда,
выступила молдавская интеллигенция: поэты, писатели, композиторы. Было
знаменитое «Письмо 66-ти» с требованием придать молдавскому языку
статус единственного государственного. Этот
перестроечно-националистический толчок и послужил сигналом к
объединению приднестровцев вокруг идеи собственной государственности. В
1989 году здесь бастовали сотни предприятий, требовали только одного:
чтобы наряду с молдавским государственным был и русский язык, который
устраивает всех — и русских, и молдаван, и украинцев. Второй
немаловажный аспект — борьба против латинской графики. Латинская
графика в этих местах — не просто графика, это геополитический символ.
Молдавский язык на кириллице символизирует союз с Россией, молдавский
язык на латинице — символ единения с Румынией.
— У вас с конца 80-х наблюдалось участие Румынии в этих процессах или это позже началось?
—
Тогда и началось. И даже раньше: контакты молдавской и румынской
интеллигенции не прерывались даже в советский период. И конечно, для
молдавской интеллигенции Румыния была неким символом принадлежности к
«румынской сверхцивилизации». Они через Румынию кидали мост в глубину
истории, к Древнему Риму, этой части молдавской интеллигенции было
очень приятно осознавать себя правопреемниками Римской империи. А когда
рухнул режим Чаушеску, «румынизация» стала набирать обороты. Великое
счастье приднестровцев в том, что они сумели создать собственную
государственность, найти в себе силы провозгласить республику. Это то,
чего не смогли сделать русские в Латвии и Эстонии, — а сейчас они там
превратились в людей второго сорта.
— Но в Приднестровье проживали не только русские. Если не ошибаюсь, они здесь не составляли даже 50%.
—
Да, это как раз принципиальнейший момент становления нашей
государственности. Дело в том, что здесь не было водораздела между
русскими и молдаванами или, допустим, русскими и украинцами. Здесь был
водораздел между интернациональным населением Приднестровья и
националистической идеологией, которая стала доминировать в Молдавии.
Причем не просто националистическая идеология, а националистическая
прорумынская, по сути, прозападная идеология. Нас ведь не зря упрекали
в том, что мы последний бастион большевизма, что «рука Москвы» создала
Приднестровье. Потому что мы говорили о том, что не хотим развала
Советского Союза, а когда его не стало, то заявили, что хотим быть в
России.
Люди, которые на протяжении многих лет вступали в
национальные браки, которые никогда не делились по межнациональному
признаку, с испугом наблюдали за теми процессами, что происходили в
Молдавии. Они понимали, есть два пути: либо превратиться в беженцев,
либо создать собственное государство и защитить собственные права.
Приднестровская Республика — это не прихоть, не идефикс — это защитная
реакция народа. Я поэтому назвал бы Приднестровье самым крупным
правозащитным проектом конца XX века.
— Если сравнивать
Приднестровье с другими непризнанными республиками, можно увидеть
некоторые довольно очевидные различия. Например, в Тирасполе названия
улиц дублированы на молдавском языке. А вот в Сухуми, Цхинвали я не
видел ни одной надписи на грузинском.
— Ну, конечно. Конфликт
между Грузией и Абхазией, конфликт между Грузией и Южной Осетией — это
классические межнациональные конфликты. В этом отношении Приднестровье
серьезно отличается от этих кавказских республик. С нашей стороны
борьба не носила националистического характера — скажем, под флагом
русской или украинской идеи. С нашей стороны борьба шла под флагом
гражданской идентификации. По большому счету, Приднестровье сумело
воплотить одну из идей евроинтеграции. Оно преодолело внутри себя
национальные противоречия, чего не смогли сделать ни Франция, ни
Германия, ни прочие старые демократии Европы.
— Вы упомянули
об украинцах в Приднестровье. Можно ли говорить, что одним из векторов
приднестровской политики является не только пророссийская, но и
проукраинская ориентация? Есть ли силы, которые ориентируются на
Украину?
— Конечно, силы, ориентирующиеся на Украину, в
Приднестровье есть. Более того, Приднестровье не было никогда
антиукраинской территорией. Причин здесь несколько: единственная
граница, через которую идет путь на восток, — граница с Украиной. Это
должна быть граница мира и сотрудничества. Вне зависимости от того,
какой режим правит на самой Украине. Второй момент: когда в 1992 году
началась агрессия Молдавии и отсюда хлынул поток беженцев, то свыше 100
тыс. приднестровских беженцев осели именно в Одесской и Николаевской
областях. Украина тогда дала нашим людям кров, пищу. Мы помним об этом.
Третий момент: без транзита через Украину не может жить наша экономика.
Поэтому гибкая политика Приднестровья в отношениях с Украиной всегда
была нам присуща. И при этом мы умудрялись ее сочетать с четко
выраженным пророссийским вектором.
— Давайте перейдем немного
вперед — к событиям 2005 года. Тогда до Приднестровья докатилась волна
«цветных революций», здесь и потухла. Как вы оценивали эту ситуацию,
как с ней справлялись? Что происходило здесь, по соседству с Молдавией?
—
Во-первых, на мой взгляд, это никакие не революции. Это бренд такой,
«революция» — слово популярное. По большому счету, «цветная революция»
— это совокупность пиар-кампании с подкупом высшего чиновничьего звена:
силовики отказываются подавлять сопротивление, суды отказываются
выполнять требования, журналистские коллективы переходят на сторону
псевдовосставших, хотя никто нигде не восстает. Есть только некая
тусовка с задейстовованными звездами шоу-бизнеса. Поэтому, воспринимая
«цветные революции» как некое явление информационно-политического
характера, мы и предложили некую альтернативу — стратегию встречного
огня. Был разработан проект «Прорыв». В свое время он свою функцию
выполнил — маленькая республика не допустила на своей территории
«цветного переворота». Я не отрицаю роли других общественных и
государственных институтов, но «Прорыв» — это яркая звезда, которая
смогла разрушить замыслы по формированию внутри молодежи сегмента,
который как раз и мог бы двигать эту революцию. Эта организация впитала
в себя вот этот цветной потенциал. Эта организация по яркости своих
акций, по эпатажности, по символике не уступала ни одному проекту
«цветной революции». Эта организация объединила интеллигенцию,
молодежь. Это мы и сделали в 2005 году.
— Упомянутый вами сегмент был бы задействован против приднестровской государственности?
—
Силы, которые спонсировали «цветные сценарии» по Приднестровью, — не
просто силы, заинтересованные в изменении внутреннего строя, смене
правительства или правящей элиты. В первую очередь это силы, которые
исходят из позиции территориальной целостности Молдавии. Поэтому один
из важнейших аспектов «цветной революции» в Приднестровье — это,
конечно же, реинтеграция с Молдавией.
— Как вам видится развитие ситуации в Приднестровье в контексте косовского прецедента?
—
Косово — это и наша надежда, и наша боль одновременно. Мы на стороне
сербов — это братский, славянский народ. Мы сочувствуем их борьбе за
выживание. Косовом это не закончится, их будут дробить и дальше. Но в
то же время мы рассматриваем Косово как прецедент. Потому что он
подрывает политику двойных стандартов Запада. Если они признают Косово,
пусть тогда признают и Приднестровье, Абхазию и Южную Осетию, раз уж
они так ратуют за независимость государств. Американские эмиссары
приезжали к нам и выступали перед представителями «Прорыва». Они
говорят, что в Косово религиозный конфликт, там примирение невозможно,
а в Приднестровье, мол, ничего подобного нет. Да, у нас нет
религиозного конфликта, но у нас есть цивилизационный конфликт. Он
связан с тем, что из-за ослабления позиций Москвы Молдавия дрейфует в
сторону Румынии. Мы же в силу своего исторического понимания
придерживаемся российского вектора. Второй конфликт — это конфликт
самоидентификации: в Молдавии еще при СССР культивировалась идеология
одного этноса, одного языка. Римская культура — это высокая культура, а
славянская — второсортная. На этом фоне воссоединение невозможно. Это
как насильственный брак. В этом смысле Косово для нас прецедент не по
типу конфликта, а по факту признания.
Дмитрий
Соин родился в 1969 году в Тирасполе. После демобилизации из Советской
армии в 1989 году — активист Совета трудовых коллективов —
приднестровской организации, созданной как противовес молдавским
националистическим движениям. 17 марта 1991 года, в день референдума о
сохранении СССР, находился в Кишиневе, где был арестован и подвергнут
пыткам сотрудниками МВД Молдавии. Бежал из-под стражи. В марте—июле
1992 года принимал участие в боевых действиях в Приднестровье в составе
формирований Черноморского казачьего войска. С 1993 года — офицер МГБ
ПМР, впоследствии — руководитель отдела защиты конституции МГБ. В 2005
году стал основателем международной молодежной корпорации «Прорыв».
Директор аналитической структуры «С-Центр», кандидат социологических
наук.
Дмитрий Старостин
Журнал “ПРОФИЛЬ” №3(559) от 28.01.2008